Web - Windows - iPhone
Известие о кончине возлюбленного наставника причинило неописуемую скорбь сиййиду Казиму. Вдохновляемый стихом из Корана, гласящим: «Oни ycтaми (cквepными) cвoими
Xoтят Cвeт Бoжий пoгacить, Ho нe дoпycтит Бoг инoгo,
Кaк тoлькo Cвeт Cвoй зaвepшить,Xoть мнoгoбoжникaм и нeнaвиcтнo этo», он воспрянул с непоколебимой решимостью, чтобы довести до конца дело, порученное ему шайхом Ахмадом. Лишившись столь выдающегося покровителя, он стал жертвой наветов и неумолимой злобы окружавших его людей. Они нападали на него, высмеивали его учение и порочили его имя. Подстрекаемые сиййидом Ибрахимом-и-Казвини -- влиятельным шиитским лидером, известным своими дурными делами,-- враги сиййида Казима объединились и твёрдо вознамерились уничтожить его. Тогда сиййид Казим разработал план, дабы заручиться поддержкой и благосклонностью самого влиятельного и выдающегося богослова Персии, знаменитого хаджи сиййида Мухаммада Бакира-и-Рашти, который жил в Исфахане и имел огромное влияние не только в этом городе, но и далеко за его пределами. Сиййид Казим считал, что дружба и сочувствие такого человека позволят ему беспрепятственно продолжать свою деятельность, и значительно увеличат его влияние на учеников. - Если бы кто-нибудь из вас,-- часто говорил он своим последователям,-- поднялся и со всей самоотверженностью отправился в Исфахан, и передал бы от моего имени этому ученому сиййиду такое послание: «Как случилось, что вначале Вы с таким уважением и приязнью относились к покойному шайху Ахмаду, а теперь так неожиданно отвернулись от его избранных учеников? Почему Вы предали нас на милость врагов?» Сколь прекрасно было бы, если бы этот посланец, уповая на Бога, взялся разъяснить любые таинства, что смущают ум этого ученого сиййида, и развеял те сомнения, что заставили его отвернуться от нас. А затем пусть добился бы он у него торжественной декларации, свидетельствующей о неоспоримом авторитете шайха Ахмада, об истинности и глубине его учения. Заручившись этим свидетельством, пусть бы он затем посетил Машхад и там получил подобный же отзыв от мирзы Аскари, самого выдающегося духовного лица в том городе,-- и, выполнив, таким образом, свое поручение, с победой вернулся сюда.
Вновь и вновь находил сиййид Казим повод повторить этот свой призыв. Однако ни один из них не отважился ответить на его призыв, за исключением некоего мирзы Мухита-и-Кирмани, который изъявил готовность принять на себя эту миссию. Сиййид Казим ответил ему так: - Остерегайся дотрагиваться до львиного хвоста. Не преуменьшай деликатности и трудности этого задания. Затем, повернувшись в сторону своего молодого ученика, муллы Хусайна-и-Бушруи, Бабу'л-Баба [1], он обратился к нему с такими словами: - Восстань и исполни эту миссию, ибо я говорю тебе, что ты справишься с ней. Вседержитель милостиво поможет тебе, и увенчает твои труды успешным завершением.
[1.] Он был первым, кто уверовал в Баба, Который и дал ему этот титул.
Мулла Хусайн вскочил на ноги, поцеловал подол одежды своего наставника, поклялся ему в верности и немедленно пустился в путь. С полной самоотверженностью и благородным рвением принялся он за выполнение своей задачи. По прибытии в Исфахан он немедленно отправился к учёному сиййиду. Бедно одетый и покрытый дорожной пылью, он казался незначительной и ничтожной фигурой посреди огромного собрания роскошно одетых учеников этого выдающегося богослова. Никем не замеченный, он смело прошёл к месту, где восседал этот знаменитый учитель. Призвав себе на помощь всё мужество и уверенность, которые он почерпнул из наставлений сиййида Казима, он обратился к хаджи сиййиду Мухаммад-Бакиру с такими словами: - Внемли, о сиййид, словам моим, ибо ответ на мою мольбу обеспечит процветание Веры Пророка Божьего, а отказ выслушать моё послание нанесёт ему тяжкий ущерб. Эти смелые и мужественные слова, сказанные столь откровенно и энергично, глубоко изумили сиййида. Он внезапно прервал свою лекцию и, не обращая более внимания на аудиторию, с большим вниманием стал слушать этого необыкновенного посетителя. Ученики его, крайне поражённые столь странным поведением, осыпали упрёками незваного гостя и отвергли его дерзкие притязания. Крайне учтиво, твёрдым и достойным тоном, мулла Хусайн намекнул на их грубость и ограниченный ум, и выразил удивление по поводу их тщеславия и надменности. Сиййиду очень понравились манеры посетителя и его весьма удивительные доводы. Он выразил сожаление по поводу непристойного поведения своих учеников и извинился за них. Желая оправдаться за их неблаговоспитанность, он отнёсся к этому юноше со всей возможной добротой, уверил его в своей поддержке и попросил его объяснить своё дело. Тогда мулла Хусайн изложил цель и характер порученной ему миссии. На это учёный сиййид ответил: «Поначалу мы верили, что шайхом Ахмадом и сиййидом Казимом движет единственное желание -- способствовать делу распространения знаний и защитить святые интересы нашей Вере, поэтому мы готовы были от всего сердца оказывать им нашу поддержку и превозносить их учение. В последние же годы мы заметили в их произведениях столько противоречивых изречений, столько смутных и таинственных намёков, что сочли за лучшее пока хранить молчание и воздержаться как от осуждения, так и от одобрения.» На это мулла Хусайн ответил так: «Я могу лишь сожалеть о Вашем молчании, ибо я твердо убежден, что этим Вы упускаете замечательный случай послужить делу Истины. Ныне Вы можете показать те места в их произведениях, которые кажутся Вам таинственными или противоречащими догматам Веры, и я, с Божьей помощью, объясню Вам их истинное значение.» Самообладание, достоинство и уверенный тон этого неожиданного посетителя произвели глубокое впечатление на хаджи сиййида Мухаммада-Бакира. Он попросил его не настаивать на немедленном ответе, но отложить обсуждение на один из последующих дней, когда, в частной беседе, он сможет изложить ему свои сомнения и опасения. Однако мулла Хусайн, полагая, что всякая отсрочка может повредить делу, которое он лелеял в сердце своём, настоял на немедленном обсуждении этих важных вопросов, которые, как он чувствовал, он должен и может разрешить. Сиййид был до слёз тронут юным энтузиазмом, искренностью и спокойной уверенностью, которые были столь ясно написаны на лице муллы Хусайна. Он немедля послал за некоторыми из книг, написанных шайхом Ахмадом и сиййидом Казимом, и начал расспрашивать муллу Хусайна о тех утверждениях, которые вызвали у него возражения и недоумение. На каждый из этих вопросов посланец отвечал со свойственной ему энергичностью, полным знанием предмета и подобающей скромностью.
Так продолжал он, в присутствии собравшихся учеников, разъяснять учение шайха Ахмада и сиййида Казима, доказывая их правоту и защищать их дело, пока течение его доводов не было прервано голосом му'аззина, зовущего верующих к молитве. На следующий день он, подобным же образом, на большом и представительном собрании, обращаясь к сиййиду, вновь красноречиво отстаивал великую миссию, порученную всемогущим Провидением шайху Ахмаду и его преемнику. Слушатели внимали ему в глубоком молчании. Они были восхищены его неопровержимыми доводами, манерой и тоном его речи. Сиййид публично обещал, что на следующий день он напишет письменную декларацию, в которой засвидетельствует высокое положение шайха Ахмада и сиййида Казима и объявит, что всякий, кто уклоняется от их пути, отвращается от Веры Самого Пророка. Он также признает их исключительную проницательность и верное, глубокое понимание тайн, заключенных в религии Мухаммада. Сиййид сдержал своё слово и собственной рукой написал обещанную декларацию. В своём довольно пространном письме он, кроме того, воздал должное характеру и учёности муллы Хусайна. Он восторженно отозвался о сиййиде Казиме, извинился за своё прежнее поведение и выразил надежду, что в будущем сможет оправдаться за то, что ранее так прискорбно вёл себя по отношению к нему. Он сам прочёл это письмо своим ученикам, и передал его в незапечатанном виде мулле Хусайну, разрешая тому прочесть его содержимое кому захочет, чтобы все знали, насколько он предан сиййиду Казиму.
Как только мулла Хусайн ушел, сиййид отправил одного из своих надежных служителей вслед за ним, чтобы узнать, где он проживает. Служитель последовал за ним до скромного здания, служившего в качестве мадрисих[1], и увидел, как тот вошёл в комнату, единственная обстановка которой состояла из изношенной циновки на полу. Он видел, как мулла Хусайн совершил молитву благодарности Богу и лёг на эту циновку, не имея завернуться во что-либо, кроме своей аба.[2] Доложив своему хозяину всё увиденное, служитель получил новое распоряжение: передать мулле Хусайну сто туманов[3] и искренне извиниться от его имени за то, что не может оказать столь замечательному посетителю достойный приём. На это мулла Хусайн ответил: «Скажи своему хозяину, что его настоящий подарок мне -- это дух искренности, с которым он принял меня, и непредубеждённость, побудившая его, несмотря на высокое положение, откликнуться на послание, принесённое мной, скромным незнакомцем. Верни своему хозяину эти деньги, ибо я, гонец, не прошу ни вознаграждения, ни подарка. "Мы лишь во имя Бога кормим вас,Не требуя ни благодарности от вас, ни воздаянья."[4] Я молюсь о том, чтобы мирская власть никогда не помешала твоему хозяину признать Истину и свидетельствовать о ней.»[5] Хаджи сиййид Мухаммад-Бакир умер ранее шестидесятого года хиджры -- года, когда родилась Вера, провозглашённая Бабом. До последнего мгновения своей жизни он остался верным сторонником и пламенным поклонником сиййида Казима.
[1.] “Мадрисих, или персидские школы, которых есть несколько в каждом большом городе, находятся целиком в руках духовенства. Они обыкновенно состоят из двора, окружённого зданиями, где расположены комнаты для учащихся и учителей, с воротами на одной стороне; часто в центре есть также сад и колодец... Многие мадрисих были основаны и финансировались царями или набожными людьми”. (С.К.Маркам, «Общий очерк по истории Персии», стр. 365).
[2.] Свободная верхняя одежда, похожая на плащ, обычно изготовляется из верблюжьей шерсти.
[3.] Приблизительно сто долларов -- значительная сумма в те времена.
[4.] Коран 76:9 (пер. Пороховой).[5.] Баб в «Дала'ил-и-Саб'их» так отзывается о мулле Хусайне: «Кому, как не тебе, известно, кто был первым свидетелем этой веры. Ты знаешь, что большинство учёных шайхи, сиййидийе и других течений восхищались его знаниями и талантом. Когда он прибыл в Исфахан, уличные мальчишки кричали ему вслед: “А! О! Только что пришёл оборванный студент!” Но узри! И этот человек своими доводами и аргументами убедил такого известного своей учёностью сиййида, как Мухаммад-Бакир! Воистину, таково одно из доказательств сего Явления, ибо после смерти сиййида он посетил большинство учёных Ислама, но нашёл Истину только у Хозяина Истины. И тогда достиг он положения, кое было ему уготовано. Воистину, люди начала и конца сего Явления завидуют и будут завидовать ему до Судного Дня. Кто отважится обвинить сего выдающегося мудреца в слабоумии и безверии?» ("Le Livre des Sept Preuves," перевод A. L. M. Nicolas, стр. 54.)
Выполнив первую часть своей миссии, мулла Хусайн отослал это письменное свидетельство хаджи сиййида Мухаммада-Бакира своему наставнику в Карбилу, и отправился в Машхад, полный решимости наилучшим образом донести вверенное ему послание до мирзы Аскари. Стоило только письму муллы Хусайна, с приложенным к нему свидетельством сиййида, достичь сиййида Казима, как последний столь возрадовался, что немедленно отправил мулле Хусайну ответ, выразив свою благодарность и высоко оценив блестящее выполнение порученного тому дела. Он был так восхищён полученным ответом, что, прервав свою лекцию, он прочёл его вслух ученикам,-- как письмо муллы Хусайна, так и приложенное к письму свидетельство. Впоследствии он также прочел им своё собственное послание, написанное мулле Хусайну в знак признательности за его замечательное служение. В этом послании сиййид Казим так превозносил его великие достижения, способности и характер, что некоторые из тех, кто слышал это, подумали, будто мулла Хусайн и есть тот Обетованный, о котором непрестанно говорил их учитель, Тот, Кто, по его словам, жил среди них, оставаясь при этом никем не узнанным. В этом письме мулле Хусайну предписывалось бояться Бога, считая это самым могучим орудием в столкновении с врагами, и отличительной чертой всякого истинного последователя Веры. Оно было написано с такой нежной заботой, что никто из читавших его не смог бы усомниться: автор прощается со своим возлюбленным учеником, не надеясь более встретить его на этом свете.
В те дни сиййид Казим всё более остро чувствовал приближение Часа, когда должен быть явлен Обетованный.[1] Он понимал, какие плотные покровы мешают ищущим узреть славу скрытого Богоявления. Поэтому он прилагал все свои силы к тому, чтобы постепенно, осторожно и мудро удалить любые препятствия, которые могли стоять на пути к полному признанию этого тайного Божественного Сокровища. Он неоднократно призывал своих учеников помнить, что Тот, Чьего пришествия они ожидают, появится не из городов Джабулька или Джабульса.[2] Он даже намекал на то, что Он живет непосредственно среди них. «Вы зрите Его собственными очами,-- часто говорил он,-- и всё же не узнаете Его!» Ученикам, которые спрашивали его о знаках Богоявления, он говорил: «Он благородного происхождения. Он потомок Пророка Божиего, из семейства Хашима. Он молод годами и обладает врождённым знанием. Его знания берут начало не из учения шайха Ахмада, но от Бога. Мои знания -- словно капля в сравнении с необъятностью Его знания; мои достижения -- пылинка пред лицом дивных проявлений Его благодати и мощи. Нет, неизмеримо различие меж ними! Он среднего роста, воздерживается от курения, чрезвычайно набожен и благочестив».[3] Некоторые из учеников сиййида, несмотря на свидетельства своего учителя, верили, что он и есть Обетованный, ибо в нём они находили знаки, на которые он намекал. Среди них был некий мулла Михдий-и-Ху'и, который зашёл настолько далеко, что предал эту свою уверенность гласности. Сиййид так рассердился на это, что чуть не изгнал его из круга своих избранных последователей, если бы тот не попросил прощения и не покаялся в своём деянии.
[1.] В этой связи Баб явил следующие строки в «Дала'ил-и-Саб'их»: «То, что по-прежнему говорил он во время своего последнего путешествия, то, что ты сам слышал, разве не ходит об этом молва? А рассказ мирзы Мухаммада-и-Ахбари, переданный Абду'л-Хусайном-и-Шуштари? Будучи в Казимайне, мирза Мухаммад-и-Ахбари однажды спросил достопочтенного сиййида, когда появится Имам. Сиййид обвёл глазами собравшихся и сказал: “Ты его увидишь”. Об этом же эпизоде говорил мулла Мухаммад-Такий-и-Харави в Исфахане». ("Le Livre des Sept Preuves," перевод A. L. M. Nicolas, стр. 58.)
[2.] См. прим. в начале книги, в главе «Отличительные особенности шиитского Ислама».
[3.] «Существуют вполне убедительные доказательства того, что в конце своей жизни сиййид Казим неоднократно обращал внимание на Божественное Явление, до которого, как он верил, было рукой подать. Он любил повторять: “Я вижу Его, как восходящее солнце”». (Д-р Т.К.Чейни. «Примирение рас и религий», стр. 19.)
Шайх Хасан-и-Зунузи лично рассказывал мне, что и он питал подобные сомнения, и молился Богу о том, чтобы в случае, если его предположения обоснованны, уверенность его укрепилась бы, а если нет, то чтобы такие пустых измышления покинули его. «Я пребывал в таком волнении,-- рассказывал он мне как-то раз,- что в течение нескольких дней не мог ни есть, ни спать. Своё время я проводил в услужении у сиййида Казима, к которому я был сильно привязан. Однажды на рассвете меня разбудил мулла Нау-руз, один из его доверенных служителей; с большим воодушевлением он велел мне встать и следовать за ним. Мы пошли к сиййиду Казиму и нашли его совершенно одетым, облачённым в аба и готовым выйти из дома. Он попросил меня сопровождать его. «Прибыло высокоуважаемое и выдающееся Лицо,-- сказал он.-- Я считаю, что мы должны вместе посетить Его». Только начало светать, когда мы проходили с ним по улицам Карбилы. Скоро мы дошли до дома, у двери которого стоял Юноша, по-видимому, ожидающий нас. Он носил зелёный тюрбан, и на Его лице отражалось такое сочетание смирения и доброта, которое я никогда не смогу передать. Он мягко подошёл к нам, протянул руки к сиййиду Казиму и радостно обнял его. Его приветливость и мягкая доброта особенно контрастировали с тем глубоким уважением, которое проявлял к нему сиййид Казим. Безмолвно, опустив голову, выслушивал сиййид Казим множество выражений восхищения и уважения, которыми его приветствовал этот Юноша. Вскоре Он повёл нас на верхний этаж этого дома, и мы вошли в комнату, украшенную цветами и благоухающую самыми лучшими духами. Он велел нам садиться. Но мы даже не заметили, где сели, столь сильным было чувство блаженства, охватившее нас. Мы заметили серебряную чашу в центре комнаты, которую наш юный Хозяин, как только мы сели, наполнил до краёв и передал сиййиду Казиму, сказав: «...И напоил их Господь напитком чистым».[1] Сиййид Казим взял чашу обеими руками и осушил её. Он был охвачен чувством благоговейной радости, чувством, которое он не в силах был скрыть. Мне Он тоже предложил чашу этого напитка, но ничего не сказал. Единственное, что прозвучало на этой незабвенной встрече, был вышеупомянутый стих из Корана. Вскоре после этого Хозяин поднялся со Своего места и на пороге дома распрощался с нами. От изумления я лишился дара речи, не в силах описать Его радушный приём, Его благородные манеры, Его очаровательное лицо и восхитительный аромат предложенного нам напитка. Сколь удивлён я был, когда увидел, что учитель мой без малейшего колебания выпил этот святой напиток из серебряной чаши, употребление которой запрещено верующим в Исламе. Я не мог объяснить себе, что могло побудить сиййида Казима выказать такое глубокое благоговение перед этим Юношей -- благоговение, которое не вызывал у него даже вид гробницы Сиййиду'ш-Шухада. Спустя три дня я увидел, как этот Юноша пришёл и занял место на собрании учеников сиййида Казима. Он сел недалеко от порога, и с теми же характерными для Него скромностью и достоинством стал слушать лекцию сиййида. Как только взор его упал на этого Юношу, сиййид прервал свои объяснения и замолчал. Один из учеников попросил его продолжить изложение доказательства, которое он ещё не закончил. «Что же мне ещё сказать?-- ответил сиййид Казим, обратив свой взгляд на Баба.-- Узрите, Истина более очевидна, нежели луч света, падающий на эту полу одежды!» Я сразу же заметил, что указанный луч падал на полу одежды того самого Юноши, Которого мы недавно посетили. «Почему же,-- спросил всё тот же ученик,-- вы не хотите нам сказать, кто Он такой и как Его имя?» В ответ сиййид лишь указал пальцем на своё горло, подразумевая, что, если он раскроет Его имя, они оба тотчас же будут преданы смерти. Это ещё более усугубило моё недоумение. Ранее я уже слышал от моего учителя, что развращённость этого поколения настолько велика, что если он укажет пальцем на Обетованного и скажет: «Воистину, вот ваш Возлюбленный, Желанный и ваших сердец, и моего», они всё же не смогут признать и принять Его. А теперь я увидел, как сиййид действительно указал пальцем на луч света, падающий на полу одежды, и никто из присутствующих не смог понять значения его слов. Я, со своей стороны, был убеждён, что сам сиййид не мог быть Обетованным, но что какая-то тайна, непостижимая ни одному из нас, скрывается в этом необыкновенном и привлекательном Юноше. Несколько раз подходил я к сиййиду Казиму и просил его разъяснить мне эту тайну. Но каждый раз меня охватывало чувство благоговейного страха, которое всегда внушала его личность. Он часто говорил мне: «О шайх Хасан, радуйся , что твоё имя Хасан (Достохвальный); «Хасан» твоё начало, и «Хасан» твой конец. Ты удостоился чести жить во дни шайха Ахмада, ты был близко знаком со мной, и в будущем тебе суждена неоценимая радость увидеть «то, что не видело ни одно око, чему не внимал ни один слух, и чего не постигло ни одно сердце».
[1.] Коран 76:21 (пер. Османова).Я не раз чувствовал необходимость самому встретиться с этим Юношей из рода Хашимитов и попытаться разгадать Его тайну. Несколько раз я видел, как Он в молитвенном состоянии стоял у входа в гробницу имама Хусайна. Он был так погружён в молитву, что, казалось, совершенно не замечал никого вокруг. Слёзы потоками устремлялись из Его глаз, а с уст срывались слова восхваления и прославления, столь могущественные и прекрасные, что их не могли превзойти даже самые благородные отрывки из наших Священных Писаний. Слова: «О Боже, мой Боже, мой Возлюбленный, Желание сердца моего!» звучали с такой частотой и пламенностью, что те паломники, которые были достаточно близко, чтобы слышать его, поневоле прерывали свои молитвы, дивясь набожности и благочестию, которыми сияло это юное лицо. Подобно Ему, они тоже были тронуты до слёз, учась у Него истинному поклонению. Завершив Свои молитвы, этот Юноша, не переступая порога гробницы и не пытаясь поговорить с кем бы то ни было, спокойно возвращался домой. Я чувствовал побуждение поговорить с Ним, но каждый раз, когда я пытался подойти, какая-то необъяснимая и непреодолимая сила удерживала меня. Я навёл справки и узнал, что Он житель Шираза, купец по профессии, и не имеет никакого духовного сана. Мне также сказали, что как Он Сам, так и Его дяди и другие родственники являются поклонниками шайха Ахмада и сиййида Казима. Вскоре я узнал, что Он отправился в Наджаф, чтобы затем вернуться в Шираз. Мое сердце пылало любовью к этому Юноше. Воспоминание о Нём преследовало меня. Душа моя будто будто обручилась с Его душой до того дня, когда моего слуха достиг призыв Юноши из Шираза, провозгласившего Себя Бабом. Немедленно в голове у меня пронеслась мысль, что человеком этим не может быть никто иной, как тот самый Юноша, которого я встретил в Карбиле,-- Юноша, так глубоко впечатливший меня.
Покинув некоторое время спустя Карбилу и прибыв в Шираз, я узнал, что Он отправился на паломничество в Мекку и Медину. После того, как Он вернулся, я посетил Его и, несмотря на все препятствия, старался всегда находиться поблизости от Него. Впоследствии, когда Он был заключён в крепости Мах-Ку, в провинции Азирбайджан, я занимался переписыванием стихов, которые Он диктовал Своему секретарю. Во время Своего девятимесячного заключения в этой крепости каждую ночь, после совершения вечерней молитвы, Он являл комментарий для одного джуза[1] Корана. Таким образом, в конце каждого месяца был готов комментарий для всего текста этой священной Книги. Во время Его тюремного заключения в Мах-Ку им были открыты девять комментариев всего текста Корана. Эти комментарии были переданы на хранение некоему сиййиду Ибрахиму-и-Халилу в Табризе, которому было поручено скрывать их до той поры, когда настанет время для их публикации. Участь их и поныне неведома.
[1.] Джуз -- одна тридцатая часть Корана.Баб как-то раз спросил меня относительно одного из этих комментариев: «Какой ты предпочитаешь: открытый мною ныне комментарий, или Ахсану'л-Кисас, Мой прежний комментарий к суре "Иосиф"? Какой из них лучше, по твоему мнению?» «Мне кажется,-- ответил я,-- что Ахсану'л-Кисас наделён большей силой и очарованием».
Он улыбнулся моему замечанию и сказал: «Ты ещё недостаточно знаком со смыслом и тоном последнего комментария. Истины, заключенные в нём, быстрее и эффективнее приведут искателя к его цели».
Я продолжал тесно общаться с Ним до момента того великого столкновения при Шайх Табарси. Узнав об этом событии, Баб распорядился, чтобы все Его спутники поспешили к этому месту и оказали любую возможную помощь Куддусу, Его героическому и возлюбленному ученику. Обращаясь как-то раз ко мне, Он сказал: «Не будь Я заключён в Джабал-и-Шадид, в крепости Чихрик, мне тоже надлежало бы лично оказать поддержку Моему возлюбленному Куддусу. Тебе же не надо принимать участие в этой борьбе. Ты поедешь в Карбилу и останешься в этом святом городе, ибо тебе суждено собственными глазами увидеть прекрасный лик обещанного Хусайна. Взирая на Его сияющее лицо, вспомни также и обо Мне. Передай Ему выражение Моей преданной любви». Затем энергичным тоном Он добавил: «Истинно говорю Я, ты получил от Меня важное поручение. Остерегайся малодушия и не забывай великой чести, которой Я удостоил тебя».
Вскоре после этого я отправился в Карбилу и, как мне и было велено, поселился в этом святом городе. Опасаясь, как бы моё продолжительное пребывание в этом центре паломничества не вызвало подозрений, я решил жениться. Я начал зарабатывать на жизнь, служа писарем. Какие несчастья выпали мне от рук шайхи -- тех, что считали себя последователями шайха Ахмада, и всё же не признавали Баба! Помня о советах того возлюбленного Юноши, я безропотно переносил все оскорбления, что обрушивались на меня. Два года жил я в этом городе. Тем временем этот святой Юноша был освобожден из Своей земной темницы, и мученическая смерть положила конец жестоким страданиям, омрачившим последние годы Его жизни.
Прошло шестнадцать лунных месяцев, без двадцати двух дней, со дня мученичества Баба, когда, в день Арафих[1] 1267 года хиджры, проходя мимо ворот внутреннего двора гробницы имама Хусайна, я впервые увидел Бахауллу. Смогу ли я описать лик, который я узрел?! Красота этого лица, эти тонкие черты, которых не описать ни кистью, ни пером, Его проницательные глаза, ласковое выражение лица, достоинство осанки, приятная улыбка, чёрные, как смоль, длинные волосы -- всё это произвело на мою душу неизгладимое впечатление. В то время я был уже стариком, согбенным годами. С какой любовью подошёл Он ко мне! Он взял меня за руку и тоном, в котором сквозили одновременно власть и красота, сказал: «Сегодня Я хочу, чтобы все в Карбиле узнали, что ты баби». По-прежнему держа меня за руку, Он продолжал разговаривать со мной. Мы прошли насквозь всю базарную улицу, и в конце Он сказал мне: «Слава Богу, что ты остался в Карбиле и своими собственными глазами увидел лик обещанного Хусайна». Мгновенно вспомнил я обещание, данное мне Бабом. Считая, что это обещание касалось далёкого будущего, я никому не рассказывал о нём. Слова Бахауллы глубоко тронули меня. Немедля захотелось мне объявить этому беспечному народу, со всей силой моей души, о пришествии обещанного Хусайна. Но Он велел мне сдержать волнение и не выдавать моих чувств. «Ещё нет,-- прошептал Он мне на ухо,-- обещанный Час приближается, но ещё не настал. Исполнись уверенности и будь терпелив». С этого времени всё мое горе исчезло. Душа моя наполнилась радостью. В те дни я был так беден, что часто голодал. Однако в тот момент я почувствовал себя настолько счастливым, что все сокровища земли растаяли и превратились в ничто по сравнению с тем, что я имел. «Такова благодать Божия; Он наделяет ей того, кого пожелает: воистину, необъятна Его щедрость».
[1.] Девятый день месяца зи'л-хиджджих.Теперь, после этого отступления, я возвращаюсь к своей прежней теме. Я уже говорил о том, как твёрдо решился сиййид Казим разорвать завесы, окутавшие его современников и мешающие им признать обещанное Богоявление. На вступительных страницах своих трудов, названных Шарх-и-Касидих и Шарх-и-Хутбих [1] он намекает на благословенное имя Бахауллы. В последней написанной им брошюре он явным образом упоминает имя Баба, ссылаясь на обозначение «Зикру'ллах-и-А'зам». В этой брошюре он пишет: В ней он пишет: «Обращаясь к этому благородному Зикру[2], этому могучему гласу Божьему, я говорю: “Я опасаюсь, как бы этот народ не повредил тебе. Я опасаюсь самого себя -- как бы и я не повредил тебе. Я боюсь тебя, я дрожу перед твоей властью, мне страшен век, в который ты живёшь. Если бы я хранил тебя, как зеницу ока, до Дня Воскресения, я и тогда не выказал бы в достаточной мере свою преданность тебе”».[3]
[1.] Глава 2 книги А. Л. М. Николя «Очерки шайхизма» ("Essai sur le Shaykhisme," II), полностью посвящена подробному перечислению ста тридцати пяти трудов, написанных сиййидом Казимом. Среди них нижеследующие представляют особый интерес:
1. Шарх-и-Хутбий-и-Тутнджиййих.Говорят, что он написал свыше 300 томов. ("Повествование путешественника", прим. E, стр. 238.)
[2.] «Зикр» означает «упоминание», «памятование».[3.] А. Л. М. Николя цитирует в главе 3 своей книги "Essai sur le Shaykhisme," II, стр. 43, следующие слова из «Шарх-и-Касидих» сиййида Казима: «Я провозгласил, что каждые сто лет появляются несколько избранников, которые распространяют и насаждают заповеди, определяющие, что согласно с законом, а что несогласно; они рассказывают о том, что пребывало сокрытым в течение предыдущих ста лет. Иначе говоря, в каждом веке находится какой-нибудь учёный и совершенный человек, благодаря которому древо закона Божиего
возрождается и зацветает; он возрождает ствол его, так что в конце концов, по истечении двенадцати столетий, книга Творения завершается. В это время появляется несколько совершенных людей, которые открывают ряд исключительно глубоких истин, дотоле неизвестных... Следовательно, по истечении двенадцати столетий, когда наступает конец первого цикла, зависившего от явления Солнца Пророка и Луны Вилайата, тогда и заканчивается влияние этого цикла, и начинается цикл второй, когда разъясняются глубинные заповеди и скрытые тайны предыдущего цикла.» Затем сам он добавляет: «Иначе говоря, чтобы раъяснить это удивительное заявление, которое в действительности не требует объяснений, сиййид Казим говорит нам, что первый цикл, длящийся двенадцать столетий, предназначен для воспитания тел и душ, которые зависели от него. Его можно уподобить ребёнку во чреве матери. Второй же цикл предназначен для воспитания чистого духа, то есть тех душ, что не имеют никакого отношения к материальному миру. Как будто бы Бог хотел возвысить дух посредством выполнения его долга в этом мире. Следовательно, когда заканчивается первый цикл, прославленный именем Мухаммада, наступает цикл воспитания доверенных людей. В этом цикле всё явленное подчиняется доверенным людям, подобно тому, как в предыдущем цикле небесное имя Пророка, Ахмад, было местом явления, Хозяином: “Однако имя сие непременно должно быть порождено наилучшей земли и наилучшим воздухом”». Николя в подстрочном примечании добавляет: «Вышеупомянутое имя, Ахмад, может навести на мысль, что оно касается шайха Ахмада. Однако, говоря о Лахка, нельзя сказать, что это самая лучшая земля, или что там самый чистый воздух. С другой стороны, мы знаем, что все персидские поэты поют хвалу Ширазу и его идеальному климату. Впрочем, достаточно обратиться к тому, что сам шайх Ахмад пишет о своей стране».
Как тяжело пострадал сиййид Казим от рук злодеев! Каким только притеснениям не подвергло его это подлое поколение! Много лет он безмолвно страдал, героически перенося все оскорбления, клевету и унизительные замечания, что обрушивались на него. Однако ему суждено было в последние годы своей жизни увидеть, как карающая десница Божия «искоренила до основания»[Коран, 25:36, пер. Османова] тех, кто противостоял ему, клеветал и строил козни против него. В те дни последователи сиййида Ибрахима, этого злейшего врага сиййида Казима, сплотились, дабы сеять смуту и подстрекать народ к мятежу, стремясь физически уничтожить своего грозного противника. Всеми всевозможными средствами они отравляли умы его поклонников и друзей, подрывали его авторитет и позорили его доброе имя. Ни один голос не поднялся против усердной подготовки к бунту, которую вели эти безбожные и вероломные люди, каждый из которых считал себя воплощением истинного знания и вместилищем тайн Религии Божией. Никто не постарался остеречь их или заставить образумиться. Они собрали столько сил и разожгли такие распри, что смогли с позором изгнать из Карбилы представителя оттоманского правительства и присвоить себе, для исполнения своих подлых намерений, все доходы, которые поступали к нему. Угроза со стороны этих бунтарей встревожила центральное правительство в Константинополе, и оно отправило на место волнений армейского представителя с самыми решительными наставлениями погасить пламя восстания. Этот представитель, под началом которого находилось армейское подразделение, осадил город и отправил сиййиду Казиму письмо, в котором просил его успокоить возбуждённую толпу. Он просил его призвать жителей города к умеренности, посоветовать им смягчить своё упрямство и добровольно покориться его власти. Он обещал им в случае, если они послушаются его советов, своё покровительство и защиту, всеобщую амнистию, и всяческую поддержку. Если же они откажутся покориться, то он предупреждал их, что жизнь их подвергнется опасности и большое несчастье непременно обрушится на них.
Получив это официальное письмо, сиййид Казим созвал главных подстрекателей мятежа и с чрезвычайной мудростью и добротой посоветовал им прекратить подстрекательские действия и сдать оружие. Он говорил с таким убедительным красноречием, искренностью и самоотречением, что сердца их смягчились, а враждебность утихла. Они торжественно поклялись открыть на следующее утро ворота крепости, и, в сопровождении сиййида Казима, предстать перед командующим осадившей их армии. Было решено, что сиййид Казим вступится за них и сделает всё, чтобы обеспечить им спокойствие и благосостояние. Но как только они покинули сиййида Казима, уламы, главные подстрекатели мятежа, единодушно выступили против этого плана. Принимая во внимание, что своим вмешательством сиййид Казим, и так уже возбудивший их зависть, приобретёт ещё больший престиж и укрепит свою власть, они решили уговорить некоторое число представителей безрассудных и легко возбудимых слоёв населения сделать ночью вылазку и напасть на вражеские силы. Они уверили их в победе, приводя в доказательство то, что один из них увидел во сне Аббаса[1], который поручил ему призвать своих последователей к священной войне против осаждавших, пообещав им победу.
[1.] Брат имама Хусайна.Обманутые этим пустым обещанием, они отвергли призыв мудрого и рассудительного советника и решились исполнить намерение своих скудоумных главарей. Сиййид Казим, будучи прекрасно осведомлён о пагубном влиянии зачинщиков этого мятежа, направил подробный и точный отчёт о создавшемся положении турецкому командиру, который вновь написал ему письмо, в котором ещё раз призывал к мирному решению вопроса. Кроме того, он заявил, что в определённое время он начнёт штурмовать ворота цитадели, после чего лишь дом сиййида будет считаться убежищем для побеждённых врагов. Сиййид Казим сделал так, что это объявление стало известно в городе. Однако оно вызвало лишь насмешки и презрение со стороны населения. Узнав, как было встречено его объявление, сиййид ответил такой цитатой: «И утро станет сроком, что назначен им. Ужель не близко это утро?»[2]
[2.] Коран 11:81 (пер. Пороховой).На рассвете, в назначенный час, вражеские силы обстреляли крепостные валы цитадели, разрушили её стены и вошли в город, разграбив его и вырезав огромное число его жителей. Многие в ужасе бежали во двор гробницы имама Хусайна. Другие искали укрытия в святилище Аббаса. Те, кто любил и почитал сиййида Казима, собрались в его доме. Столь многочисленна была толпа, спешившая под сень его жилища, что пришлось занять несколько прилегающих домов, дабы вместить всех беженцев, сгрудившихся у его дверей. Эта толпа была столь многочисленна и до того обезумела, что, как выяснилось по окончании волнений, по крайней мере двадцать два человека были затоптаны насмерть.
Какой ужас обуял жителей и гостей святого города! Как жестоко обошлись победители со своими оцепеневшими от страха врагами! Как дерзко проигнорировали они священные права и привилегии, которые были дарованы священным местам Карбилы в виде награды за благочестие великого множества мусульманских паломников! Они отказались признать неприкосновенными святилищами как гробницу имама Хусайна, так и мавзолей Аббаса, где тысячи людей искали убежища от гнева чужаков. Освящённые внутренние дворы обеих гробниц были затоплены кровью. Одно и лишь одно место могло претендовать на право называться святилищем для невинных и правоверных людей. Этим местом был дом сиййида Казима. Его дом, вместе с прилегавшими к нему постройками, обрёл такую святость, которой оказалась лишена даже самая святая гробница шиитского ислама. Это удивительное проявление гнева Божиего послужило назидательным уроком для тех, кто был склонен принизить положение этого святого мужа. Это достопамятное событие[1] произошло 8 зи'л-хиджджих 1258 года хиджры.
[1 А. Л. М. Николя, в своей книге "Essai sur le Shaykhisme," II, стр. 29-30, так описывает это событие: «Событие это произошло в 1258 (1842) году, в день праздника Кадр. Пришедшая из Багдада армия под предводительством Наджиба-паши захватила Карбилу, жители которой были вырезаны, а богатейшая мечеть -- разграблена. Было убито около девяти тысяч человек, большинство из них -- персы. Мухаммад-шах был серьёзно болен в момент этого бедствия, и поэтому его чиновники скрыли от него эту весть. Позже, когда шах услышал об этих событиях, он крайне разгневался и поклялся жестоко отомстить, однако русские и английские представители вмешались, дабы уладить дело миром. В конце концов мирза Джа'фар Хан муширу'д-даулих, по возвращении его с посольского поста в Константинополе, был послан в Эрзурум, дабы встретиться там с английскими, русскими и оттоманскими представителями. По прибытии в Табриз персидский уполномоченный заболел, и хаджи мирза Акаси назначил на его место мирзу Таки Хана-и-Фарахани, вазир-низама: этот человек явился в Эрзурум с двумя сотнями других чиновников. Турецкий представитель, Анвар-эффенди, вёл себя вежливо и был настроен на примирение, но один из людей амир-низама допустил поступок, оскорбительный для суннитской веры; население напало на лагерь Посла, двое или трое персов были убиты, всё было разграблено, а амир-низам спасся только благодаря вмешательству Бадри-паши. Турецкое правительство принесло свои соболезнования и выплатило возмешение в сумме 15 тысяч туманов. В своём труде "Хидайату'т-Талибин" Карим Хан утверждает, что во время разграбления Карбилы войска победителей не тронули дома шайхи. Он говорит, что все, кто искал там убежища, спаслись, вместе со множеством собранных там ценных предметов. Никто из спутников сиййида Казима не погиб, тогда как укрывшиеся в святых гробницах были безжалостно вырезаны. Рассказывали, что паша въехал верхом в священный внутренний двор.»
[2.] 10 января 1843 г. от Р.Х.Ясно и очевидно, что в каждом веке и законоцарствии те, кому поручено либо провозгласить Истину, либо приготовить путь для её признания, неизбежно сталкивались с какими-нибудь могучими противниками, которые бросали вызов их власти и старались извратить их учения. С помощью обмана или притворства, клеветы или притеснений им удаётся временно обмануть несведущих и ввести в заблуждение слабых. Желая сохранить своё господство над мыслями и сознанием народа, они, пока ещё Вера Божия остаётся сокрытой, наслаждаются плодами своей мимолётной и шаткой власти. Но как только эта Вера провозглашается, как они, к своему полному отчаянию, обнаруживают, что результаты их тёмных интриг бледнеют перед сияющим светом нового Дня Божиего. Пред яркими лучами этого восходящего Светила все их козни и злодеяния обращаются в ничто и предаются забвению.
Вокруг сиййида Казима также собрались некоторые тщеславные и подлые люди, которые притворялись преданными и любящими друзьями; они прикидывались набожными и благочестивыми и претендовали на то, что являются единственными вместилищами тайн, заключённых в словах шайха Ахмада и его преемника. Они занимали почётные места в собрании учеников сиййида Казима. К ним обращал он свои речи и выказывал особый почёт и уважение. Но часто он указывал, скрытыми и тонкими намёками, на их слепоту, тщеславие и абсолютную неспособность постичь тайны Божественных изречений. Среди его намёков были такие: «Никто не может понять мой язык, кроме того, кто рождён от меня». Часто он цитировал такое высказывание: «Я очарован видением. Я онемел от изумления, но вижу, что мир лишён способности слышать. Я не в силах открыть тайну, и нахожу, что люди не способны вынести её бремя». По другому случаю он заметил: «Многие таких, кто считает, что достиг единения с Возлюбленным, в то время как Возлюбленный отказывается принять их притязания. По слезам, которые он проливает ради своего Возлюбленного, можно отличить истинно любящего от обманщика». Неоднократно говорил он: «Тот, кому суждено появиться после меня, чистой родословной, блистательного происхождения, из семени Фатимих. Он среднего роста и не имеет никаких физических недостатков».[1]
[1.] А. Л. М. Николя, в своей книге "Essai sur le Shaykhisme," II, стр. 60-61, приводить следующие слова из писаний сиййида Казима: «Ты понял, я думаю, что религиозный закон и нравственные заповеди суть пища для Духа. Следовательно, эти законы должны быть разнообразными; нужно, чтобы время от времени старые положения упразднялись; нужно, чтобы среди этих положений были некоторые сомнительные и некоторые несомненные; некоторые общие и некоторые конкретные; некоторые абсолютные и некоторые ограниченные; чтобы некоторые относились к зримым явлениям, а некоторые -- к сокровенным истинам; тогда дитя достигнет совершеннолетия и обретёт совершенные силы и способности. Именно тогда должен будет появиться Ка'им, и после его проявления закончатся дни его жизни и он погибнет как мученик, а после его мученической смерти мир достигнет восемнадцатилетнего возраста».
Я слышал, как шайх Абу-Тураб[1] рассказывал следующую историю: «Я, вместе с некоторыми другими учениками сиййида Казима, считал, что его намёки на эти физические недостатки, от которых свободен Обетованный, направлены непосредственно на трёх индивидуумов среди наших сотоварищей-учеников. Мы даже дали им прозвища в соответствии с их телесными пороками. Одним из них был хаджи мирза Карим Хан[2], сын Ибрахима Хана-и-Каджар-и-Кирмани, который был одноглазым и имел редкую бороду. Другим был мирза Хасан-и-Гаухар, человек чрезвычайно тучный. Третим был мирза Мухит-и-Ша'ир-и-Кирмани, чрезвычайно худой и высокий человек. Мы были убеждены, что, говоря о тех тщеславных и вероломных людях, которые в конце концов выкажут себя и проявят свою неблагодарность и своё безрассудство, сиййид Казим подразумевал именно этих трёх индивидуумов. Что касается хаджи мирзы Карим Хана, который в течение многих лет сидел у ног сиййида Казима и приобрёл от него все свои так называемые знания, то он, наконец, получил от своего учителя разрешение поселиться в Кирмане, дабы защищать там интересы Ислама и распространять предания, связанные со святыми воспоминаниями об имамах этой Веры.
[1.] Самандар утверждает (см. стр. 32), что шайх Абу Тураб был уроженцем Ишхтихада и числился среди выдающихся учеников сиййида Казима. Он женился на сестре муллы Хусайна. Умер в тюрьме Тегерана.
[2.] «Баб написал хаджи Мухаммад-Карим Хану и пригласил последнего признать Его авторитет. Однако тот не только отказался, но и написал трактат против Баба и его доктрины». (Стр. 910.) «Хаджи Мухаммад-Карим Ханом были написаны по крайней мере два подобных трактата. Один из них он написал позже, по всей вероятности, уже после смерти Баба, по специальному требованию Насири'д-Дин-шаха. Из этих двух брошюр одна была напечатана под названием «Искоренение лжи» (Изхаку'л-Батил)». (см. прим. 1, стр. 910.) (Журнал Королевского Азиатского Общества, 1889 г., статья 12).
«Я находился в библиотеке сиййида Казима, когда как-то раз один из служителей хаджи мирзы Карим Хана вошёл с книгой в руке, которую он передал сиййиду от имени своего хозяина и попросил его прочесть её и собственноручно, на обороте, выразить одобрение её содержания. Сиййид прочёл некоторые её части, а затем вернул книгу слуге с такими словами: “Передай своему хозяину, что он сам, лучше кого бы то ни было, может оценить свою собственную книгу.” Едва служитель удалился, как сиййид Казим исполненным боли голосом сказал: “Будь он проклят! В течение многих лет он общался со мной, а теперь, собравшись уехать, поставил своей единственной целью, после стольких лет обучения, распространение, посредством этой книги, еретических и безбожных доктрин, причём хочет, чтобы я их одобрил. Он сговорился с некоторыми своекорыстными лицемерами, стремясь утвердиться в Кирмане, чтобы после моего ухода из этого мира взять в руки бразды единоличного правления. Как глубоко он ошибся он в своём суждении! Ибо дуновение Божественного Откровения, веющее от Зари водительства, без сомнения, погасит его свет и уничтожит его влияние. Древо его усилий не принесёт иного плода, кроме горького разочарования и мучительных угрызений совести. Истинно говорю я, ты увидишь это собственными глазами. Я молюсь о том, чтобы ты был избавлен от вредоносного влияния, которое в будущем явит этот антихрист обетованного Откровения.” Он приказал мне скрыть его предсказания до Дня Воскресения, Дня, когда Десница Всемощности явит тайны, пока ещё сокрытые в людских сердцах. “В тот День,- увещевал он меня,- воспрянь с несгибаемым намерением и неколебимой решимостью во имя триумфа Веры Божией. Объяви повсеместно то, что ты слышал, и чему был свидетелем.” Этот же самый шайх Абу-Тураб, который в первые дни провозглашённого Бабом Законоцарствия считал, что будет мудрее и лучше не присоединяться к Его Делу, в душе своей питал искреннюю любовь к открывшемуся Богоявлению, и вера его оставалась твёрдой и непоколебимой, как скала. Однако, наконец, этот тлеющий огонь ярко вспыхнул в его душе, и он проявил такое рвение, которое привело его в темницу Тегерана, в тот же подземный каземат, где был заключён Бахаулла. Он оставался стойким до самого конца, увенчав жизнь, полную любящего самопожертвования, венцом мученической смерти.
По мере того, как дни сиййида Казима близились к концу, он при каждой встрече со своими учениками,-- как в частных беседах, так и в публичных лекциях,-- увещевал их такими словами: “О мои возлюбленные спутники! Остерегайтесь, остерегайтесь, как бы после моего ухода вы не были обмануты суетой сего мира. Остерегайтесь преисполниться надменности и забыть о Боге. Вы должны отказаться от любых услад, от всех мирских вещей и покинуть свою родню, дабы пуститься на поиски Того, Кто есть Желанный вашего и моего сердца. Разойдитесь повсюду, отрешитесь ото всего мирского и покорно молите вашего Господа поддержать вас и наставить на путь истины. Никогда не ослабляйте своей решимости искать и найти Того, Кто скрыт завесами славы. Упорно продолжайте искать Его до тех пор, пока Он, ваш истинный Руководитель и Хозяин, милостиво не поможет вам, позволив узнать Себя. Будьте стойкими до того дня, когда Он изберёт вас и сделает спутниками и доблестными соратниками обетованного Ка'има. Благо каждому из вас, кто осушит чашу мученичества на Его пути. Те из вас, кого Бог, в Своей мудрости, сохранит, и кому даст засвидетельствовать закат Звезды Божественного водительства, Предвестницы Солнца Божественного Откровения, должны быть терпеливыми, уверенными и стойкими. Они не должны ни колебаться, ни чувствовать смятение. Ибо вскоре после того, как прозвучит первый трубный глас, который принесёт на землю смерть и гибель, прозвучит второй призыв, после которого всё сущее будет возрождено и восставлено к жизни. Тогда откроется смысл сего святого стиха: «Раздастся трубный глас, и распростится с жизнью
Всё сущее на небесах и на земле,Помимо тех, кого Господь (в живых оставить) пожелает. Потом второй раздастся глас -
И вот уж поднимаются они и смотрят.Земля зальётся Божьим светом,
Раскрыта Книга (записи добра и зла),Пророки и свидетели предстанут, И будет вынесен достойный приговор,
И праведно рассудятся они, Обиженным никто не будет.»[1] Истинно говорю я, после Ка'има явится Каййум[2]. Ибо после заката звезды Первого взойдёт и осветит весь мир солнце красоты Хусайна. Тогда во всей своей славе раскроется "тайна" и "секрет", о котором сказано в таком изречении шайха Ахмада: " Тайна Дела сего обязательно явится, и секрет сего Послания будет непременно раскрыт". Достигнуть сего Дня всех дней означает достигнуть высшей славы прошлых поколений, и одно доброе дело, свершенное в ту эпоху, равносильно усердному богослужению в течение бесчисленных веков. Как часто сия святая душа, шайх Ахмад, повторял вышеупомянутые стихи Корана! Как он подчёркивал их значимость, утверждая, что они предвещают те два Откровения, что быстро последуют друг за другом, каждому из которых суждено озарить мир всей своей славой! Сколь часто он восклицал: «Благо тому, кто поймёт их значение и увидит их блеск!» Как часто, обращаясь ко мне, он замечал: «Ни один из нас не доживёт до того времени и не увидит их лучезарной славы. Но многие из твоих верных последователей узрят День, коего мы, увы, не имеем надежды увидеть!» О мои возлюбленные спутники! Сколь велико, сколь огромно это Дело! Сколь высока честь, к которой я призываю вас! Сколь велика миссия, для которой я готовил вас! Препояшьте чресла усердия и устремите взор к Его обещанию. Я молюсь Богу, чтобы Он милостиво помог вам выдержать бури испытаний и горестей, которые неизбежно постигнут вас, позволил вам невредимыми и торжествующими выйти из них, и повёл вас к вашему высокому предназначению”.
[1.] Коран 39:68-69 (пер. Пороховой).[2.] Здесь подразумеваются, соответственно, Баб и Бахаулла.
Каждый год в месяце зи'л-ка'дих сиййид отправлялся из Карбилы в Казимайн[1], чтобы посетить гробницы имамов. Он возвращался в Карбилу с таким расчётом, чтобы посетить гробницу имама Хусайна в день Арафих. В этом году, последнем году своей жизни, он, верный своему обычаю, выехал из Карбилы в первые дни месяца зи'л-ка'дих 1259 года в сопровождении нескольких спутников и друзей. В четвёртый день этого месяца он прибыл в Масджид-и-Бараса, находящуюся на главной дороге между Багдадом и Казимайном, как раз ко времени полуденной молитвы. Он велел муаззину призвать верующих собраться и вознести молитву. Находясь в тени пальмы, расположенной напротив масджида, он присоединился к собранию, и только завершил свою молитву, как появился некий араб, который подошел к сиййиду и обнял его. «Три дня тому назад,- сказал он,- в то время, как я пас своё стадо на пастбище недалеко отсюда, я вдруг заснул. Во сне я увидел Мухаммада, Апостола Божиего, Который обратился ко мне со следующими словами: “Внемли, о пастух, Моим словам, и сохрани их в своём сердце. Ибо сии слова Мои суть сокровище Божие, которое Я передаю тебе на хранение. Если ты послушаешься Меня, велико будет твоё вознаграждение. Если ослушаешься, постигнет тебя ужасное бедствие. Внемли Мне; вот дело, которое я поручаю тебе: Останься здесь, поблизости от Масджид-и-Бараса. Через три дня после этого сна отпрыск Моего дома по имени сиййид Казим остановится в полдень в тени пальмы недалеко от масджида, вместе со своими друзьями и спутниками. Там он вознесёт свою молитву. Как только ты увидишь его, подойди к нему и передай Мой горячий привет. Скажи ему от Моего имени: «Возрадуйся, ибо твой прощальный час близок. По завершении своего визита в Казимайн, спустя три дня после возвращения в Карбилу, в день Арафих[3], ты вознесёшься ко Мне. Вскоре после этого явится Тот, Кто есть Истина. И тогда весь мир будет озарён светом Его лика»”». Улыбка озарила лицо сиййида Казима, как только он выслушал описание сна, поведанное ему этим пастухом. Он сказал: «Несомненно, сон твой правдив». Друзья его были глубоко опечалены. Обращаясь к ним, он произнёс: «Разве вы питаете ко мне любовь не во имя Того, Чьё пришествие все мы ожидаем? Разве не хотите вы, чтобы я умер и мог явиться Обетованный?» Я слышал эту историю, от начала и до конца, не менее чем от десяти человек, присутствовавших при том событии, и все они подтвердили её достоверность. И все же многие из тех, кто своими собственными глазами увидел столь дивные знаки, отвергли Истину и отказались принять Его Послание!
[1.] Гробницы «двух Казимов» -- седьмого имама Мусы Казима и девятого имама Мухаммада-Таки -- расположены на расстоянии около трёх миль к северу от Багдада. Вокруг них постепенно возник большой город, населённый главным образом персиянами, и известный как Казимайн.
[2.] 23 ноября - 23 декабря 1843 г. от Р.Х.Молва об этом странном событии быстро разнеслась повсюду. Она опечалила тех, кто действительно любил сиййида Казима. К ним он обратился с безграничной нежностью и счастьем, со словами поддержки и утешения. Он успокоил их взволнованные сердца, укрепил их веру и воспламенил их энтузиазм. Спокойно и с достоинством он завершил своё паломничество и вернулся в Карбилу. В самый день своего прибытия он заболел и оказался прикован к постели. Враги его распространили слух, будто он был отравлен губернатором Багдада. Однако это была откровенная клевета и неприкрытая ложь, ибо губернатор питал безусловное доверие к сиййиду Казиму и всегда считал его высокоодарённым предводителем, наделённым острой проницательностью и безупречным характером.[1] В день Арафих, в 1259 году хиджры, в почтенном возрасте шестидесяти лет сиййид Казим, в согласии с видением скромного пастуха, распрощался с этим миром, оставив после себя группу искренних и преданных учеников, которые, очистившись от всех мирских желаний, отправились на поиски обещанного Возлюбленного. Его священные останки были погребены во дворе святилища имама Хусайна[2]. Его смерть породила в Карбиле почти такое же смятение, которым она была охвачена в предыдущем году[3], накануне дня Арафих, когда победоносные враги взяли штурмом ворота крепости и предали смерти большое число его осаждённых жителей. Однако если год тому назад его дом служил мирным и безопасным убежищем для осиротевших и бесприютных людей, то теперь он превратился в дом горя, где те, кого он при жизни поддерживал и утешал, оплакивали его смерть и скорбели о его уходе[4].
[1.] «Карим-хан, говоря о взятии Карбилы, подчеркивал уважение, оказанное нападавшей армией шайхи и сиййиду Казиму-и-Рашти. Он без малейшего колебания объявляет, что, весьма вероятно, сиййид Казим был отравлен в Багдаде этим подлым Наджиб-пашой, который, как говорит он, напоил его некой настойкой, которая вызвала столь сильную жажду, что сиййид Казим скончался. Вот как персияне пишут историю!» (А. Л. М. Николя. "Essai sur le Shaykhisme," II, стр. 30-31.)
[2.] «Он погребён за окном коридора гробницы Повелителя Мучеников за Веру. Эта могила была выстроена на спуске, идущему по направлению к запретным пределам гробницы». (Там же., стр. 31.)
[3.] «При жизни сиййида Казима доктрина шайхи настолько распространилась по всей Персии, что в одной лишь Иракской провинции было более ста тысяч муридов». (Journal Asiatique, 1866, tome 7, p. 463.)
[4.] Здесь заканчивается история основания шайхизма, или, по крайней мере, его единства, ибо после смерти сиййида Казима он распался на два направления. Одно из них, под именем бабизм, расцвело,-- как то и можно было ожидать, учитывая силу движения, основанного шайхом Ахмадом,-- тем самым исполнив надежды обоих наставников, если верить их предсказаниям. Второе же, под руководством Карим Хана-и-Каджара-и-Кирмани, продолжит вести борьбу против шиизма, однако будет всегда, во избежание опасности для себя, внешне изображать исповедание Исна-'Ашаризма. Если для Карим Хана Баб и Его последователи суть нечестивцы и отступники, то для бабидов Карим Хан есть никто иной, как Антихрист, или Даджджал, предсказанный Мухаммадом». (А. Л. М. Николя. "Essai sur le Shaykhisme," II, стр. 31.)